Белозерское. Л. И. Шуравин

Шуравин Леонид Иванович родился 16 августа 1924 года в селе Кодское Шатровского района Курганской области в семье крестьян.

В 1939 году окончил семь классов Мостовской школы и стал работать учетчиком в колхозе имени Чапаева В 1940 году вместе с родителями переехал в село Мехонское, где работал в леспромхозе сплавщиком леса, помощником машиниста паровоза на леспромхозной узколинейной дороге.

Призван в Красную Армию в мае 1942 года. Курсант учебного автобронетанкового полка, курсант школы отличных стрелков, старший сержант, командир отделения взвода разведки. Воевал в составе 289-го стрелкового полка 120-й стрелковой дивизии на третьем Белорусском и первом Украинском фронтах. Орденом Славы III степени награжден в 1945 году за взятие города Оппельн. За взятие "языка" и получение сведений о противнике в апреле 1945 года награжден орденом Славы II степени. Награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, тринадцатью медалями. С 1952 года живет в Белозерском районе. Ему было присвоено звание подполковник в отставке. Награжден орденом "Знак Почета".

Можно представить, какой отважный человек жил рядом с нами! Только в 1947 году Леонид Иванович вернулся в родные края и после курсов снова стал работать машинистом паровоза, машинистом-наставником, старшим диспетчером узкоколейной железной дороги Мехонского JIIIX. Кроме трудовой деятельности Леонид Иванович активно вел большую общественную работу, постоянно жил, как говорится, в гуще событий. В 1943 году, на фронте, вступил в комсомол, в 1945 году - в члены ВКП(б). В леспромхозе он избирался секретарем комитета ВЛКСМ, председателем рабочкома (профсоюза), секретарем первичной организации ВКП(б). Поэтому в феврале 1952 года Курганский обком партии направил его в Боровлянский леспромхоз Белозерского района секретарем парторганизации, где он проявил себя умелым партработником, способным организовать коллектив на выполнение поставленных задач.

В 1956-1959 годы обучался в Челябинской совпартшколе, а затем стал работать секретарем парткома в Белозерском мясомолочном совхозе. Окончив Челябинскую совпартшколу, Леонид Иванович сразу же поступил в Заочную Высшую партийную школу при ЦК КПСС, которую успешно окончил в 1964 году.

В 1962 году уже опытного партийного работника избирают председателем колхоза «Дружба» Белозерского района. В 1965 году после восстановления Белозерского района на первом пленуме райкома КПСС коммунисты избирают Леонида Ивановича Шуравина вторым секретарем Белозерского райкома партии, где он проработал более 22 лет, вплоть до выхода на заслуженный отдых.

Леонид Иванович стал заметной, уважаемой личностью в районе и области. За свои боевые заслуги, многолетний труд, за большой вклад в становление Курганской области Леонид Иванович награжден пятью орденами Родины и тринадцатью медалями, неоднократно награждался Почетными грамотами и Благодарственными письмами, был участником ВДНХа, ему присвоено звание «Почетный гражданин Белозерского района» и в 2008 году - «Почетный гражданин Курганской области».

Выйдя на пенсию в 63 года, Л.Шуравин еще не один год работал в редакции газеты «Боевое слово», возглавлял районный совет ветеранов и до последних дней принимал активное участие в работе ветеранских организаций, в общественной жизни района и области, вел большую работу по патриотическому воспитанию молодежи, выступая перед учащимися.

Леонид Иванович ушел из жизни 15 января 2010 года, не дожив до 65-летия победы всего несколько месяцев.

В полковой разведке

При встречах, чаще это бывает с молодежью, не редко просят рассказать о каком-либо боевом эпизоде. Признаться, я затрудняюсь что-нибудь выделить. Для меня все прожитое на войне одинаково важно. Каждое разведзадание легким не было. Более того, даже удачно выполненное не всегда приносило удовлетворение, ибо из разведки | возвращалась группа не всегда целой и невредимой.

Заменить выбывшего из строя разведчика не так-то просто. Важно, чтобы новичок был опытным бойцом, к тому же бесстрашным, с выдержкой и выносливостью. В разведку шли на добровольных началах. Чувствуешь себя готовым к разведывательной службе - иди в разведвзвод, там люди действуют, как один. На своего боевого товарища надеешься, как на самого себя.

Взвод разведки стрелкового полка был в те годы до 18 человек. Это по штату, а фактически в боевой обстановке и того меньше. Но в таком небольшом нашем подразделении больше всего в числе "долгожителей" были разведчики с именем Виктор. Начальником разведки полка был Виктор Зеленин, командир взвода Виктор Востриков, разведчики: Виктор Карпух, Виктор Рязанов, Виктор Дмитриев, Виктор Белоруков, Виктор Белозерцев. Все они были разведчиками что надо. Что характерно, все они дожили до победного Мая, правда, без ранений не обошлось. Мы считали - Виктор, значит, победитель.

А меня в те годы Викторы называли Лешка-сибиряк. Мне было приятно, что так уважительно на фронте относились к сибирякам, а немцы сибиряков боялись. Под Москвой почувствовали, кто такие сибиряки, и до Берлина боялись.

Самым важным событием каждого воина был последний день войны. Запомнился он мне тем, что утром 8 мая под Прагой наш 289-й стрелковый полк принимал первую для нас капитулирующую дивизию. В центре небольшого города командир полка Герой Советского Союза подполковник Южаков со своим штабом и при помощи разведчиков организовал эту операцию. На площади появилась гора сложенного оружия, в прилегающих улицах были привязаны к изгородям бесседлые лошади немецких офицеров. На обочинах - пушки, повозки, походные кухни и тысячи гитлеровцев.

Вот когда мы окончательно убедились, что Великая Отечественная война пришла к своему завершению, чувства более радостного мы до сих пор не испытывали. Посмотрев на капитулирующих вояк, мы убедились, что сошла со сцены когда-то хваленая немецкая армия.

А о моих делах в разведвзводе лучше расскажет мой фронтовой товарищ Виктор Рязанов из города Терек:

В конце войны бои были очень тяжелые. Вот передо мной два документа: приказы Верховного Главнокомандующего с благодарностями нашей 120-й стрелковой Гатчинской Краснознаменной дивизии (командир Иван Павлович Говоров, генерал-майор) по случаю овладения городами Оппельн на Одере и Нейсе на Нейсе. Первый датирован 24-м января 1945 года, второй - 24-м марта. Ровно два месяца. Измеряю по карте расстояние между ними - всего 50 километров! В это вдуматься надо: за два месяца - 50 километров. А ведь мы измеряли версты не по карте, а, как говорится в песне, "по-пластунски пропахали", смешивая свою кровь со снегом и грязью, а самое печальное - теряя и теряя товарищей.

Недавно у меня гостил однополчанин Николай Светлугин из города Сокол Вологодской области. За четверо суток перебрали мы с ним все эти километры и метры, вспомнили всех друзей, мертвых и живых, и чаще всего звучало имя Лешки- сибиряка, Леонида Ивановича Шуравина из села Белозерского. О нем можно написать целую книгу.

...Мы, разведчики 289-го стрелкового Нарвского ордена Александра Невского полка, валились с ног. Наконец, на каком-то тихо горящем фольварке отвоевали крохотный уголок, чтобы хоть немного покемарить, но тут же послышалось:

– Где разведчики? Шуравина к Усачу (так в полку за глаза звали начальника штаба подполковника Семена Ефимовича Павловского).

Вернувшись, он махнул рукой:

– Опять Алярник...

Тут требуется некоторое пояснение. Наша 120-я была сформирована к концу Ленинградского сражения из двух отдельных бригад, 11-й стрелковой и 142-й морской, и в отворотах гимнастерок нет-нет да и выглядывала "морская зебра", а в атаках мелькали бескозырки.

Алярник был одним из "морских волков". Носил он майорские звездочки, командовал батальоном, отличался отвагой, но все это не прибавляло ему знаний (до войны он был корабельным кочегаром), он очень "приблизительно" разбирался в картах и схемах и нередко заводил батальон не туда, куда предписано.

Это было чревато паршивыми последствиями. И нам, разведчикам, не раз приходилось разыскивать злополучный 2-й батальон.

В те дни, о которых рассказ, всякое "плутание" было особенно опасно, потому что фронт еще не стабилизировался, представляя из себя "слоеный пирог", когда не сразу понимаешь, где "передок", кто кого окружил, а населенные пункты переходили от одних к другим в какие-то короткие часы.

Пошли мы вчетвером. Батальон Алярника отыскали довольно быстро, уточнили его координаты и сразу тронулись обратно.

Шли, как положено, попарно, соблюдая какую-то дистанцию, что было почти невозможно в такой невероятной темноте мартовской ночи. Бдительность, конечно, была основательно понижена - ведь этой дорогой мы свободно прошли какой-то час назад, а может, и меньше. К тому же на взгорье горел фольварк, к которому мы шли, на виду, а там были наши.

Детально разбирая этот эпизод через полвека, мы со Светлугиным пришли к выводу, что от верной гибели нас спасло два обстоятельства. Во-первых, въевшаяся привычка в любых обстоятельствах ходить рассредоточено, во-вторых, поразительная \ ориентация, находчивость и выдержка Шуравина.

Шли так: в первой паре - Шуравин и Витя Белоруков, во второй - Коля Зорькин и Леша Воронцов, в замыкающей - я и Светлугин.

Движение большой колонны мы почувствовали издалека (именно почувствовали - это слово наиболее точно отражает восприятие большой массы людей). Какова была ее численность, ни тогда, ни сегодня определить невозможно, может, 100 человек, а может, и вся тысяча. Издали Шуравин крикнул:

- Кто идет?

В ответ послышалось на чисто русском языке:

- Свои! - и был припечатан довольно замысловатый набор непечатных \ выражений, что вообще снимало какое-либо подозрение.

Когда же первая пара уже втянулась в колонну, то как-то подсознательно поразила необычная для наших солдат тишина. Зорькин зажег фонарик, и его луч вырвал из черноты ночи жуткую картину - вокруг были немцы.

Ночь мгновенно взорвалась стрекотом автоматов, грохотом гранатных взрывов, гортанными командами немецких офицеров. Слышался голос и Шуравина:

– По кюветам! Прыгай! - для краткости добавил еще кое-что. Столь неделикатное обращение имело большой смысл. Мартовская погода залила кюветы ледяной талой водой и грязью, и элементарный инстинкт противился лезть в это месиво даже при смертельной угрозе, но когда "такой" приказ... Помнится, я плюхнулся в кювет, и все незащищенные части тела, как кипятком, обожгло, а потом его струи полезли за шиворот и в другие места, куда можно было проникнуть.

У немцев паника, крики. Я не сразу понял причину, но при очередном  гранатном сполохе увидел, что Шуравин продолжает стоять на дороге, левой рукой держит за грудки убитого фашиста и, прикрываясь им, ведет самый страшный огонь - кинжальный, в упор, без промаха. Это и обеспечило перелом в скоротечной схватке.

Среди других криков послышалось: «Цурюк! Цурюк! Шнеллер цурюк!» - и огонь стал ослабевать, а вскорости и вовсе затих. Немцы бежали, растворились в ночи...

Когда все стихло, Шуравин приказал:

– Отозваться!

- Белоруков - прострелены обе ноги, идти не могу...

- Воронцов - в норме...

– Рязанов - в норме... -Зорькин?!

В ответ послышался едва слышный стон...

– Я беру Белорукова, Рязанов со Светлугиным - Зорькина, Воронцов - в прикрытие. Бегом на фольварк!

Вскоре мы вернулись с солдатами из полковой роты. Все было тихо и спокойно. На дороге и возле нее лежало 12 трупов, среди которых был и человек в форме польского железнодорожника (видимо, его и вели с собой фашисты для того, чтобы отвечать по-русски в случае встречи с советскими войсками), раненых не было, их унесли.

Так мы отбросили назад в "котел" группу фашистов и тем предотвратили возможные "неприятности" (они же могли выйти неожиданно на любой штаб или подразделение и, кто знает, каких натворили бы бед).

Но дело омрачалось горечью наших потерь. Правда, Витя Белоруков большого  опасения не вызывал, и Леша Шуравин уже после войны встретил его на ногах, хоть и с палочкой, в запасном полку, готовился к демобилизации.

А вот Коля, общий любимец, гитарист и певец, ленинградец... когда он посветил фонариком, ему на свет выстрелили в упор в живот, пули еще не набрали скорость и там застряли. Медики сказали, что надежды почти нет. Все же мы ищем, а вдруг?

Расскажу еще об одном поиске, когда находчивость и необыкновенная выдержка Лешки-сибиряка спасли всю нашу группу от верной гибели.

Мы стояли в обороне в Силезии, близ Шварцгрунда, между Одером и Нейсе, где фашисты задержали нас на одном из промежуточных рубежей. До Берлина

оставалось, как говорят, совсем ничего, и все понимали, что остановка недолгая, скоро опять вперед, а для нас, разведчиков, это непременный "язык" - надо знать перед наступлением, на что и на кого идешь.

Старшим был Шуравин. Переход "передка", как всегда, он подготовил и провел так искусно, что, выражаясь словами Лешки Ракитянца, "ни один собак не гавкнув".

Быстро ушли мы на несколько километров в глубь обороны, подальше от густонаселенного" переднего края. А вот дальше не повезло. Фрицев немало, но в таком количестве или при таких обстоятельствах, что "брать" было нельзя. Это только на "передке" можно, как говорят разведчики, действовать "нахапок", поднять шум, стрельбу и при помощи огонька из своих окопов отойти со схваченным ротозеем.

В тылу такой способ равносилен самоубийству, здесь нужно действовать только так, чтобы "ни один собак не гавкнув".

Поиск был рассчитан на одну ночь, но она подходила к концу, а дело сделано не было. Уходить было глупо, и мы единодушно решили остаться. Ночь начинала редеть. А куда деваться? "Рысиные" глаза Невметуллы Умярова каким-то чудом разглядели сквозь утренний полумрак и сетку густого тумана лесок. Туда! С огромным трудом, вытягивая сапоги из земли вспаханного с осени поля, мы потянули к лесу. Но не прошли сотни метров, как впереди на дороге послышался звук, характерный для большой группы шагающих строем людей.

Все!? Быстро светало. Не уйти никуда. Последний бой. Смертный... Это было ясно каждому. Что ж, продадим жизнь как можно дороже, разведчики это умеют - | солдаты особой выучки, добровольцы (это были единственные в армии | подразделения, куда зачислялись только на добровольных началах).

И вдруг мы услышали глухой, но твердый голос Шуравина.

- Не паниковать! К кагатам! Зарываться!

Потрясающая наблюдательность и четкая ориентировка... Все мы потом признавались, что не обратили внимания на два, сложенных с немецкой аккуратностью навозных кагата, какие бауэры заготавливают, чтобы по весне разбросать их по полю. Они были огромными, примерно метров десять в длину и три - в высоту. Мы мгновенно зарылись в них, просматривая "мир" лишь через узенькие просветы.

Рассчитывали, что все это ненадолго, думали, что какое-то подразделение движется к фронту. Но "плен" оказался страшным. Солдаты, несшие с собой не только винтовки и автоматы, но и лопаты, неподалеку от нашего "убежища" принялись под руководством нескольких офицеров за рытье окопов. Это исключало не только наш выход, но и шевеление, тем более, что немцы то и дело подбегали к кагатом по своим нуждам. Смертельный бой мог вспыхнуть в любую минуту. К тому же хоть и была весна, но кое-где еще лежал снег и моросил почти непрерывно холодный дождь.

И все же в тот день родились мы, как потом говорили доморощенные полковые острословы, под "счастливой навозной кучей". "Отлежались" до темноты, дождались ухода немцев, вылезли на "волю", кое-как размялись. И сразу же две удачи. Тот же Невметулла заслышал шелест велосипедных шин по шоссейке. Один! Взяли "шутя". Оказался "цивильный" (гражданский) парень. Пригодится... Двинулись вдоль дороги пришлось повозиться - здоровый ефрейтор.

Домой чуть не бежали. И часа через два были уже на месте, встреченные обеспокоенными однополчанами, вовремя-то не явились. Умиротворенные, гордые, хоть и запачканные с ног до головы навозной массой, мы хрипели: «Лешка... Шуравин... Без него капут бы».

Добавлю. Ефрейтор оказался очень "длинным языком": он развозил по батареям различные грузы и хорошо знал их расположение. Пожалуй, не менее ценными оказались и сведения "велосипедиста": у них в доме стоял штаб, и он многое слышал...

А в конце признаюсь. Я давно хотел хоть что-нибудь рассказать белозерцам о фронтовых делах их земляка Леонида Ивановича Шуравина, но... противился он: неудобно, дескать, о секретаре райкома... Теперь он давно уже находится на заслуженном отдыхе, и я считаю вправе поведать, какой отважный фронтовик возглавляет Белозерскую организацию ветеранов.